– те, какими зачастую по тем или иным причинам нам удобнее идти по жизни.

     Шведский режиссёр, чей «Голубь…» наподобие сказочного петуха склевал и «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля, и доморощенного «Золотого жука», и ещё пятнадцать наград в разных обличьях, мог бы охарактеризовать себя, повторив слово в слово за Вячеславом Бутусовым: «По натуре я пессимист, который очень хочет стать оптимистом». Что он и сделал, поделившись собственным мироощущением в экзистенциальной трилогии о том, как быть человеком («Песни со второго этажа» (2000), «Ты, живущий» (2007) и «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» (2014)).

     Выдержав семилетнюю передышку, самый меланхоличный шутник сегодняшнего киномира и адепт клипового мышления (отголоски рекламного прошлого) снова скомпоновал подборку то ли из скетчей, то ли из новелл, то ли из 39 перемещений из комнаты в комнату. Где они находятся? Господин Андерссон консервативен в своих предпочтениях, а потому «место встречи изменить нельзя». Музей естественных наук – лишь пролог, присказка для внедрения голубя в сюжетную канву. Традиционная кунсткамера, по которой с деревянной поступью зомби блуждают андерссоновские неудачники, на практике – идеально выверенный паноптикум. Стражник-зритель получает там возможность наблюдать за всеми «преступниками», заключёнными в разных камерах цельной кинематографической конструкции.

     А как же голубь? У него всё хорошо, несмотря на финансовые проблемы, о которых в стихотворении со сцены упомянет девочка? Голубю приходится нелегко: перед ним проходит целая череда лиц, пренебрежительно смешиваются эпохи. Наиболее благодатной территорией для путешествий во времени оказываются точки общественного питания. Шведский король Карл XII со свитой отбывает под Полтаву, но по дороге умудряется испить газированной воды и пофлиртовать с официантом в современном кафе. Под песенные куплеты раздаёт пиво и поцелуи трактирщица Лотта, а через пару минут превращается в фата-моргану, «то ли девушку, а то ли видение» глухого завсегдатая заведения.

     Иные картины-фантасмагории доведены до абсурда, как сцена с нагреваемой медной бочкой, сквозь стенки которой издают прощальные трубные звуки горемычные папуасы. Настолько же странны действующие лица, по внешним признакам и внутреннему наполнению – типичные белые клоуны.

Белый клоун плачет – никому не жалко.
Поделом зануду отлупили палкой.
Он такой нелепый, в блёстках, неуклюжий.
Белый скучный клоун никому не нужен.

(Анжелика Игнатова)

     Два коммивояжёра из индустрии развлечений с кармой Ивана Сусанина, твердящие: «Мы хотим, чтобы людям было весело!» - являются квинтэссенцией всеобщей печальной клоунады и монотонности.

     В гостях у Андерссона непозволительно быть скромным – наоборот, заглядывайте повсюду, не забывая о специально распахнутых дверях и густо населённых заоконных пространствах. Именно там порой бурлят эмоции, в то время как прямо перед вами медитирует очередной угрюмый филантроп, повторяющий, будто священную мантру: «Я рад, что у тебя всё хорошо!»

     «В глаз этот, маленькую, округлую шайбочку коричневого цвета с чёрной точкой посередине, было страшно смотреть. Он выглядел словно пришитая на оперенье головки пуговица, без ресниц, без бровей, абсолютно голая, вывернутая наружу безо всякого стыда и до жуткого откровенно; одновременно в этом глазу светилось какое-то скрытое лукавство; и в то же время казалось, что он ни откровенен, ни лукав, а просто-напросто – неживой, словно объектив камеры, вбирающий в себя весь внешний свет и не выпускающий обратно изнутри ни единого луча…» (Патрик Зюскинд)

     С теми же магнетизмом и неподвижностью, что в рассказе немецкого писателя «Голубка», взирает на нас сидящий на ветке и размышляющий о бытии «Голубь…» Роя Андерссона. В его фильмах нет профессиональных актёров и натурных съёмок – есть чёрный юмор, беккетовская театральность и усердно выстроенные мизансцены. Если для трагедии предпочтительны крупные планы, а для комедии – длинные, то в андерссоновском трагифарсовом действе правят бал последние. Снимать принято одним дублем, без монтажных склеек, поэтому декорация строится вокруг статичной камеры, а та высвечивает перспективу и мельчайшие детали скупой, но продуманной композиции, словно прожектор.

     Уникальный стиль работ шведа с его же подачи окрестили «тривиализмом». Обывателей полагается высмеивать, обыденность – клеймить, а вот многие ли их воспевали? Андерссон не способен выступать против человека, каким бы он ни был. Ему милы его сила и особенно – его слабости: «Может, банальности не так уж банальны? Может, всё банальное на самом деле важно?» Именно этой теме посвящены его картины, больше тяготеющие к театральным постановкам, об этом говорят на камеру его герои.

     Перемежая жизнь со смертью, а грусть – с иронией, Андерссон действует от противного и, погружая в депрессию, вручает таблетку от неё же. Его тоскливый, псевдоналаженный мир в оттенках «песка и тумана» с людьми, чьи пастозные лица будто минуту назад окунули в «молочную реку с кисельными берегами», а тела отдали во власть пиквикского синдрома, – призыв к побегу из личного Шоушенка. Нарочно утрированный анабиоз подстрекает вырваться из замкнутого круга. «Только старости недостаёт. Остальное уже совершилось…» После просмотра заключительной части трилогии хочется немедленно поймать и зажарить всех пернатых в округе, послать куда подальше мыслительные процессы и испытать на себе прелесть действия. «Гнать, держать, вертеть, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть, и зависеть, и терпеть, да ещё дышать, смотреть» согласно списку или в произвольном порядке, в среду или в четверг, но как можно скорее!

     Ты, живущий, довольно распевать песни с многоэтажек и размышлять о бытии, останавливая мгновения. Твори новые, дерзай, живи!