оказывается как бы сводным братом и гоголевского Подколесина, и достоевского Пселдонимова, и чеховского Апломбова, который тоже имел в душе «свой жанр». Зато Завитушкин «безжанров», менее жалок и трагикомичен, просто стал жертвой собственной невнимательности и поспешности: познакомившись в трамвае с девушкой в зимнем пальто, уже через два дня назначил свадьбу, а явившись в дом к невесте на торжество, не узнал её без верхней одежды. Это всего лишь анекдот, без определения «скверный». Это даже не «свадьба», но некое свадебное происшествие, которое так и не закончилось вымученным, нежеланным для потенциальных супругов браком.

Однако зощенковский герой непохож и на неудачливого жениха Бальзаминова из ещё одной популярной экранизации «Женитьба Бальзаминова», на этот раз пьес Александра Островского. Потому что Завитушкин — поистине легкомысленный завиток, не человек, а некое «фьють», пустяшное колебание воздуха. И всё случившееся с ним — не из разряда фантасмагорий, но какое-то дешёвое «не может быть!», из типичной советской серии «нарочно не придумаешь». То есть свадьба как паноптикум тоже вырождается, вернее — мельчает, плошает.

Знаменательно, что для самого кассового отечественного кинокомедиографа Леонида Гайдая в эту мелкую и плоскую брежневскую пору наиболее удачными в прокате стали ленты, которые были построены на казусе упрощающей подмены лиц или обычных бумажек: «Иван Васильевич меняет профессию», «Не может быть!» и «Спортлото-82».

1997