обитания. Но, разумеется, именно животные задают весь ансамбль. Косяки рыб, складывающиеся в кишащее жизнью торнадо, столкновение двух крабьих армий, стая мерцающих в воде медуз… Мать-моржиха, учащая дитя плавать — и снова не теряется в своей ненужности и иррациональности расстояние между «животностью» и человечностью. И последним аккордом - огромное судно, бороздящее немыслимый шторм. И цвет, обволакивающий и искрящийся, прячущийся в пену морскую и вбирающий ирреальное количество оттенков. Наверное, в «Океанах» есть все оттенки синевы. Иногда мне кажется, что это даже нелепо — монотонными связками черных символов передать все оттенки «Океана». Это надо смотреть, передавать речью или лексикологией — бессмысленно и смешно.

Ведь технически «Океаны» безупречны. Новая лента двух гениальных французов, масштабная и эпичная, в очередной раз повлекшая за собой целый залп технических усовершенствований. Отсюда — ослепительная, беспардонная красота «Океанов», целое царство, нереальное и фантасмагоричное в своей реальности, обрывающее пыль и тени нашего плоского мира и ввергающее в царство природы, божественное и совершенное. Ведь жизни всегда, хотя бы на единицу, на ничтожный квант будет больше, чем мы когда-либо сможем ее исследовать. А ее исследование… Видеть жизнь такой, какая она есть, созерцать бесконечную цепочку чудес, собирать по крупицам и нести это людям, защищая от эгоизма, духовной неполноценности и грубости… Наверное, это стоит того, чтобы жить.

Лента делится на две части — созерцание Океана и человек, взаимодействующий с ним. Безусловно, морализирующий уклон присутствует, когда спокойствие и монолитность в форме хорошей пощечины перетекают в сцены жестокости. Человека, разумеется. Испытываем ли мы подобное негодование, закрывая лицо руками, наблюдая экосистемы, где жизнь поглощает жизнь, чтобы продолжиться? Нет. Потому что это — естественно. А жестокость, сотканная из захлестывающей иррациональности и глухоты — безобразно и невыносимо.

Ведь с почтением всмотреться и осмыслить — не хватит мудрости. Ставить диагнозы и чертить диаграммы – не хватит образования. Брать вилы и факелы и закатывать торжественные шествия и манифестации — не хватит смелости. Боюсь, многие… И я также… Вынуждены молча смотреть на это. Связанные по рукам и ногам. Не выкинуть глянцевый фантик в близлежащее озеро, не пустить мужа на рыбалку, сходить на семинар по этике и экологии — это все дурь. Это бесчеловечно, потому что сама натура этих действий – лишний раз пропылесосить карму.

«Вымер. Вымер. Вымер…».

И потому «Океаны» — концентрированнейший импрессионизм, ставящий вечные и сложные вопросы, в контексте бесконечного их повторения ставших вдруг назойливыми и примитивными. И потому взорвать умы, чтобы далее с током крови прийти к сердцу – единственная возможность к переменам. А единственность возможности вытекает из стариннейшей из катастроф - катастрофы Человеческого в человеке и возобладание мизерного и людского. Беспечность человеческого ума в контрасте с необходимостью решать неумолимо поступающие сверхзадачи.

«Океаны» — это не документалистика в привычном понимании этого слова. Для документалистики — слишком художественно, для художественности – слишком разобщенно и непоследовательно. Вообще, на протяжении всего хронометража мысль о развлекательном лейтмотиве «Океанов» и идея о нем как о некоем философском процессе созерцания находятся в непрерывном конфликте. И именно в нем, как ни странно, рождается чистая, ясная и, возможно, наиболее верная мысль — «Океаны» - это зрелище, возведенное во внекинематографическую степень. И, соответственно, во внедокументалистическую.

Я поясню. Самые первые кадры – звезды, обращающиеся мастерской работой оператора в искрящийся в океанских толщах планктон, громоздкие планеты, метаморфозирующие в икринки — являют собой метафору. Аллегоричное шествие параллельных миров, Космоса и Океана, по здравому смыслу — матрешечных, а если вглядеться — то идентичных по своему виду. И хронометраж, рождаемый камерой, перестает быть целью, а ею, в свою очередь, становится закадровое пространство. Пространство, находящееся вне картинки, вне искусства и вне кино — грандиозная вселенная, где бесконечно малые величины вмещают в себя бесконечно большие, и ткущие это пространство операторы приглашают зрителя всмотреться дальше, дальше: и во время, и в грандиозность непрерывно меняющегося мира. Меняющегося, и потому — бесконечно непознаваемого. Ведь в этом — само зерно, смысл созерцания. И всё — демонстрации грубости и дикарства человека в сравнении со спокойностью и монолитностью подводного космоса, моральные установки и морализаторские порицания — все это происходит в контексте непознанности Земли, могущей граничить с неисследованностью космоса.

И человек… Человек разрушает, потому что не способен на подобное совершенство. Не способен смотреть, потому что не способен понять и осмыслить мир, частью которого является, а отсюда - агрессия и невежество, с которой он топит в себе природу и ее бессмертную душу. Ведь человек может создать бутафорные миры и искусственные биосферы, он может творить механизмы и рождать вселенные, удивительно филигранные и многомерные. Сила творчества способна на самую невообразимую метафизику, на воплощение любой фантазии, но все это… Папье-маше. Раскраска. Прекрасная, поражающая воображение фикция, но плоская, как экран телевизора или лист бумаги. Обретающая жизнь и смысл только в воображении и мгновенно рассеивающаяся при любом сознательном шаге — пробуждении в реальности. И кино, возможно, — продукт страшной всечеловеческой меланхолии, попытка ухватить фиктивные миры, погрузиться в них с головой, без надежды на пробуждение. Для людей, тянущихся к совершенному и неспособных на идеальный мир — это, думаю, необходимость. На грани нервного срыва. Возможно, потому что «вдохнуть жизнь» это не просто создать. Не просто создать уравнение, структуры, системы, целостные и многоуровневые. Это наделить надеждой на жизнь. Душой. И вот она пропасть, обрывающая возможность тождественности Бога и человека.

Я надеюсь, когда-нибудь, пересекая толщи океана, мы поймем, что являемся частью одного невообразимого сердцебиения. Но частью… Потому что, к счастью или сожалению, только идолы, неважно, как их кличут народы или отдельные люди, способны на совершенство, подобное Космосу и Океану. И только совершенство способно воссоздать вселенную и наполнить ее.

Одушевить мир и дать ему сердце.