Персона

СЕРГЕЙ КУДРЯВЦЕВ

Одна из самых лучших и действительно ключевых картин в обширном творчестве Ингмара Бергмана. Особый парадокс заключается в том, что в ней выражен в максимально сжатой, концентрированной, лаконичной форме практически весь комплекс идей, внутренних переживаний, навязчивых желаний большого художника, который испытывает боль и радость собственного существования, враждебность и гармонию окружающего мира. Фильм «Персона», снятый после другого бергмановского шедевра «Молчание», кажется невероятно загадочным, зашифрованным, усложнённым, многозначным, непостижимым… И одновременно — классически (почти классицистски, согласно «единству места, времени и действия») простым, ясным, строгим до полнейшего самоограничения, законченным по мысли и форме произведением.

В этой ленте отражён 48-летним Бергманом период трагического ощущения некоего разрыва между видимым и истинным. Бог или Сверх-истина видятся лишь «гадательно, сквозь тусклое стекло, как в зеркале, а не лицом к лицу». Герои не способны найти высший смысл, услышать «голос Бога», потому что за явлениями жизни уже не прозревают её сущности, не замечают Лица. В «Персоне» истинное как бы поглощается видимым. Личина скрывает лицо. Элизабет Фоглер «растворяет» в себе Альму. Но без души человек ничего не может постичь. Если Элизабет (маска) весь фильм молчала, то Альма (душа) исповедовалась.

Любопытно, что в одной из сцен муж Элизабет Фоглер принимает Альму за свою жену. Альма — как Элизабет в идеале. Знаменательно и то, что Альма говорит господину Фоглеру (его имя вообще не упоминается): «Мы нужны друг другу. Мы знаем силы друг друга. Мы любим друг друга…». Альма способна к контакту, чувству, любви. А Элизабет фригидна, некоммуникабельна, жестока по отношению ко всем. Её подлинную сущность раскрывает единственное слово, сказанное в самом конце повествования. Элизабет отказывается от молчания, чтобы произнести только «ничего». Психологически уже подавленная ею Альма заключает: «Так есть, так должно быть, в этом выход». Душа и маска вместе образуют персону — знаменитый кадр составлен из половинок двух лиц героинь. И эта персона есть Ничто. А мир персоны — неистинное бытие, видимость, иллюзия.

Кстати, «Персону» можно рассматривать и в иной плоскости — взаимосвязи искусства и жизни. Элизабет Фоглер — актриса, которая замолчала на сцене во время исполнения роли Электры. В клинике она наблюдает за медсестрой Альмой с профессиональной холодностью и бесстрастностью, словно запоминая всё, что потом пригодится в игре. Но жизнь (душа) в искусстве (маске) может умереть. Искусство не всегда способно сохранить живое дыхание жизни. Искусство как персона — мертво. И его персонажи — призраки. Не случайно, что трижды на протяжении действия Ингмар Бергман специально подчёркивает призрачность и условность искусства, используя кадры с кинопроекционным аппаратом, как будто демонстрирующим «фильм в фильме». Режиссёр несколько иронизирует над искусством, когда оно строится на ложных, потерявших смысл символах-стереотипах (гвоздь, забиваемый в ладонь, принесение в жертву агнца и т. п.). Искусство — это только видимость по сравнению с жизнью.

Конечно, двумя этими трактовками не исчерпать многослойность данного творения шведского мастера кино. «Персона» рассчитана на активное сотворчество зрителей, на извлечение глубинного смысла, а тем самым — на возрождение искусства к жизни из небытия.

Не правда ли, эта картина поначалу обескураживает, спутывает ваши мысли? Она давлеет над сознанием своей неординарной структурой, отсутствием явных подсказок, нарочито неровными скачками повествования, обманчивой бессвязностью. Но любой проницательный взгляд заметит, что это загнанный в рамки кино театральный спектакль (минимализм в пейзажах и интерьерах, частые крупные планы лиц актеров). С этой позиции и стоит смотреть на все сцены, оценивать их как очередную ступень, набор вопросов, приближающий всех нас к пониманию связки режиссерских идей.

Давайте взглянем в самое начало – запинающийся шелест пленки, паук, ребенок, убийство ягненка, распятие. Эти несколькосекундные кадры перегружены Бергманом, и поэтому их нельзя огульно ассоциировать с первым, что приходит на ум. Запинающийся бег пленки – это спонтанность движения души и в то же время абсурд, присущий человеческой природе, предопределенность, паук – страх перемен и самоосмысления, ребенок – одиночество и безответность. Агнец и распятие не несут никакой религиозной окраски, это олицетворение жертв и страданий в контексте человеческой жизни. (Подумайте, чем, по-вашему, являются дальнейшие сцены с мальчиком?) Уже сквозь вступительные титры режиссер демонстрирует конкретную цель картины, ее центральный стержень.

Людьми во многом двигают недоступные полному обзору бессознательные позывы, и любые поступки, совершаемые нашим «Я», могут войти в резонанс с этим огромным участком нашей личности и вызвать тяжелейшие последствия (эпизод на сцене). В фильме этот поступок – отрицание, которое, питаясь неконтролируемым страхом, переросло в замкнутость и апатию. Но это не последний психологический аспект картины, также открыты проблемы выбора, желания, борьбы, отношений…

Главные действующие лица ленты – женщины Альма (медсестра) и Элисабет (актриса). Главные выразительные средства – мизансцена и диалог. Стоит подчеркнуть, что каждая из женщин является отдельной личностью, а не абстрактным собирательным образом. А вот их общение и конфликты служат иллюстрацией двух противоположных состояний сознания, дорог, по которым идут люди, спором, который Бергман ведет внутри себя самого. Это самая важная составляющая фильма, поиск равновесия, переосмысление мира…

Но картина многослойна, и мы коснулись лишь одной стороны. Очень интересным является непосредственное взаимодействие персонажей. Здесь есть все: гармония, обида, познание, нежность, отвращение, стыд, отторжение, любовь, сочувствие, гнев, отчаяние. Элисабет не может произнести даже слова, она, в силу глубокого кризиса личности, не способна что-либо выразить (это подтверждает сказанное ею в конце слово). Альма постоянно растет над собой, постигая все лучше личность и мотивы Элисабет, она развивается, хоть этот процесс и несет постоянные страдания. Она извлекает свое духовное содержимое, и у нее есть мужество не отвести взгляд. Именно она и чувствует всю гамму перечисленных выше эмоций. На самом деле, помогая актрисе, она помогает именно себе. В конце ленты Альма с легкостью смотрит в застывшую жалкую душу Элисабет, ее финальные слова специально повторяются дважды. В конце остается лишь послевкусие от былого восторга (эпизод у зеркала, эпизод с разрезанной рукой). Помните сцену со слиянием двух половинок лиц? Она является носителем ключевой идеи этого слоя фильма – восприимчивость является обязательной частью сознания, без которой неминуема деградация.

Еще один слой – это мысли самого Бергмана (эпизод с мужем, книгой, беседа врача и Элисабет). Это режиссерские выводы о людях, искусстве  и жизни, они ироничны и грустны. Эпизоды с горящим человеком и фотографией метафорично указывают нам на роковые ошибки, которые из слабости может совершить каждый, на наказание, которое за них следует. Ряд сцен (они четко видны) употребляются и в начале, и в конце, указывая на невозможность перемен (альтернативный вариант).

Лента не есть набор абстракций. Это гамма сложных психологических коллизий, и режиссер дает нам постигнуть их самостоятельно, потому что иначе не будет толку. Язык картины невероятно богат. Здесь есть вопросы, но есть и ответы. Хоть на пару минут откройте глаза – и вы будете вовлечены в этот идущий по кругу спектакль человеческой души.

Посвящается Вредине.